По остывшим следам - Страница 44

– Я и сам толком не знаю. Но Вязальщиков говорил так: обстоятельства вынудили драпануть как можно дальше из России. А потом и в Африке опять, значит, обстоятельства. Верю. Он такой: всюду найдет, как заработать. На остальных ему наплевать, и везде Афанасий Стратонович по этой причине врагов наживал. И приходилось, стало быть, снова тикать.

– Скандальный?

Оберюхтин задумался, потом ответил:

– Не скандальный, не то слово. Он… черт. Я уж говорил!

– Что значит черт? В каком смысле? – не понял Лыков.

– Черт и есть, – убежденно заявил бандит. – Никого не боится, никого в грош не ставит. Сатане в зенки рассмеется! И убить его нельзя: ловкий и храбрый. Только совершенно безжалостный. Спасите меня от него, Алексей Николаич! Вам одному по силам.

– Продолжай.

– Чего? А… Когда, значит, захватил Вязальщиков всю линию снабжения, то вошел в большую силу. Окончательно из себя выпрягся. Жил как падишах. Дважды в год, на Рождество и на Пасху, всю тюрьму бесплатно водкой и вином угощал. Ездил в Мальцевскую тюрьму баб себе выбирать.

– Это единственная женская тюрьма в Нерчинском каторжном районе, – пояснил сыщик зауряд-прапорщику.

– Не понравился ему смотритель этапного пункта в Шелапугине, так он служивого прикончил. И дознавать никто не стал. Конвойные его опасались больше, чем начальника батальона! Короче говоря, стал Афанасий Стратонович, как паук, всю каторгу сосать, в год по сто тысяч загребать. Но ему показалось мало. Вызвал он меня как-то ночью в канцелярию, принялся про Казань расспрашивать, что да как. Про Божью Матерь: много ли на ней золота и бриллиантов, как ее караулят. Я сообщил, что знал, а и невдомек мне, для чего тот разговор. А потом он снова позвал и говорит: пора тебе, Иона, домой лыжи вострить. И дал наказ: бежать с каторги, осесть в Казани и найти там хорошего клюквенника. Такого, который не побоится чудотворную икону спереть.

– Ну а покупателя он где взял? – удивился Лыков. – Богачи-староверы в тюрьмах сидят неохотно, а все больше в столицах.

– На каторге, ваше высокоблагородие, каждой твари по паре. На любой вкус есть человек. Вот и в селе Алгачинском такой нашелся. Село это близ тюрьмы, тюрьмой живет и беглых покрывает. Прятался там один оборотистый делец, который для рогожцев старые образа покупал. Ездил по державе и где какую икону находил, то ее торговал. А ежели не отдавали, то им же хуже: бесплатно брал. Ничем от него не отвязаться было. Однажды тот делец переборщил, украл у сильного купца, в Муроме дело было. И загремел по этапу. Вязальщикову его знакомства на Москве понадобились, и он устроил дельцу побег. Велел ему ехать в Рогожу, искать на Казанскую Пресвятую Богородицу покупателя. Только чтобы меньше миллиона не предлагали. Вот.

– И тебе тот же Вязальщиков побег устроил?

– Точно так. У него это запросто. И сам вскоре за мной следом утек. Поселился в той же Казани, чтобы сделку, значит, облебастрить.

– Дальше было, как Шиллинг рассказывал?

– Ага. Я про Чайкина слыхал, еще когда он под фамилией Сорокин работал. Ловкий и дерзкий, то, что надо. Поговорил с казанскими ворами, подсказали они мне насчет Васьки-немца. Столковались мы с ним, и вывел меня Васька на своего родственника. Чайкин – голова! Сразу вопрос так поставил: все, что на иконе помещается, ему. А заказчику одна доска. Вязальщиков, как узнал, тут же согласился.

– Ты ведь их знакомил? – спросил Лыков.

– А то как же. Ведь миллионное дело. Надо друг дружке в глаза посмотреть.

– Где и когда они уговорились?

– В Рождество засели мы трое в ресторане Гяркина, что в Русской Швейцарии. И Чайкин с Вязальщиковым промеж собой заключили сделку. Решили два образа спереть, там еще Спаситель подвернулся, тоже в богатой ризе. Тогда же придумали второй-то образ спалить, а сделать вид, будто оба погибли. Чтобы, значит, искали не икону, а только камни с золотом.

– Когда вы вчетвером из монастыря выбрались, там и поделили добычу. Правду Шиллинг сказал?

– Правду, ваше высокоблагородие. В саду у Попрядухина каждый взял свое. Я доску сунул под рубаху и пошел. Утро, туман стоит… Страшно мне вдруг сделалось. Такая штука у меня под пазухой! А что, если Бог есть и он меня сейчас покарает? И сдали у меня невры, сунул я образ в «шипову дыру», досками закрыл и бежать.

– И что дальше?

– Дальше, Алексей Николаич, едва меня за это Вязальщиков не убил. Уж так бранился, так бранился! И вечером, несмотря на то что весь город настороже был, полиция разъярилась, послал он меня доску ту достать и ему принести. Больше я с той поры ее не видел.

– А бриллианты Чайкин тебе на хранение оставил?

– Ну вы даете… Кто ж такие суммы посредникам доверяет? Опять Чайкин с моим начальством встречался, во второй раз. В пивной «Жигули» напротив цирка.

– Ты присутствовал?

– А как же.

– О чем на этот раз договорились?

– Федор сказал, что Максимова арестовали и не верит он ему. Тот слабый, выдаст. Попросил Афанасия Стратоновича камни пока у себя подержать. Потом, когда Федор сбежит, вернуть по-честному. Иначе, мол, сами понимаете…

– Не возьму в толк, почему Чайкин камушки в землю не зарыл, – начал рассуждать сыщик. – Доверить такую ценность Вязальщикову… Чем он думал?

– Чайкин думал головой, – заступился за клюквенника «иван». – Кругом полиция. Да что фараоны – вся Казань на ушах стояла. По оврагам за Академической слободой тыщи людей с лопатами ползали, каждый камень перевернули. Тут и нашли бы они Федорово сокровище, если бы он его, как вы сказали, зарыл. Нет, Чайкин это предвидел. И обратился к Вязальщикову.