По остывшим следам - Страница 43

Делекторский со злостью бросил карандаш. Бандит ухмыльнулся и продолжил как ни в чем не бывало:

– Но есть люди еще более важные, чем мы, «иваны». Такой и был Вязальщиков. Он служил в канцелярии тюрьмы. И всем там заправлял, несмотря на маленькую должность. Позже я узнал, что именно Вязальщиков велел смотрителю пропустить меня через «Птичьи Острова». Хотел испытать, чего я стою. Вдруг у новенького гайка заслабит? Вот и ремизил меня перед начальством. А когда испытал, то выделил из других и устроил мне побег.

– Потому что ты казанский? – предположил Лыков.

Бандит удивился:

– Точно так. Вы уж поняли, что к чему?

– Твой приятель уже тогда нацелился украсть чудотворную икону. Так?

– Верно. Голова же вы, Алексей Николаич… Сразу догадались. Я вот долго не располагал. Какой человек был Вязальщиков! Афанасий Стратонович звался он по бумагам. А как настоящее имя – никто не знает. И вот стал он ко мне присматриваться…

– Расскажи про этого гуся. Что за личность?

– Удивительный. Леший его чесал и чесалку сломал… Нерчинская каторга управляется из Горного Зерентуя. Там самый большой централ, каменный – остальные тюрьмы деревянные. И там же канцелярия всей каторги. Так Вязальщиков из Алгача командовал Зерентуем и всеми прочими рудниками.

– Как он это делал?

– А взял на себя снабжать каторгу ханжой. То есть рисовым спиртом, который гонят китайцы. До границы шестьдесят верст, вот он и спроворил. Арифметика выходит такая. Спиртонос покупает ханжу на той стороне по семьдесят пять копеек за четверть. Тащит на горбу по сопкам к тюрьме и продает вольному шинкарю за два с полтиной. Тот предлагает распивочно и навынос, уже по четыре рубля пятьдесят копеек. У шинкаря покупают конвойные и уступают в тюрьму майданщику аж по двенадцать рублей. А тот разливает кобылке по два червонца. Спирт крепкий, каторга от него без ума и днем и ночью готова лопать. Обороты большие. Видите, какая цепочка наживалась? Платят-то за все обычные арестанты.

– А где они деньги на спирт берут? – поинтересовался Делекторский.

Бандит ответил:

– Деньги в тюрьме всегда имеются. Но вопрос правильный. Есть тюрьмы, где моют золото. Там каторжники прячут значительную часть добычи. И продают конвойным по четыре рубля шестьдесят копеек за золотник. Тогда как казна платит полтора рубля.

– А куда солдаты золото девают? – не унимался околоточный. – На что оно им?

– Китайцам уступают вдвое дороже.

– Что, китайцы вокруг тюрем с мешком наличности крутятся? Куда же начальство глядит?

– Ха! Начальство глядит в свой карман, как бы его набить. Но и конвойным перепадает. На Шаманке или в Новотроицких Ундинских золотых приисках даже дозволяется мыть золото на себя. Законно. Выполнил урок и шпарь дальше хоть до ночи. А так и делают: в темноте на ощупь моют. Утром прибегают чуть свет и смотрят, что попалось. На Казаковских приисках еще хлеще. Там тащат намытую породу прямо в казарму. И отбирают из нее золото в больших чанах, которые стоят у каждого возле нары. Картина дикая: ночь не в сон, кобылка бегает, суетится, каждый скребется в своей посуде, на столах золотой песок лежит грудами… Казарма на ночь запирается изнутри, надзиратели войти не могут, да и не пытаются. В Казаковке этой столько рыжья намывали, что некуда девать. Оно там поэтому самое дешевое и было.

Делекторский осуждающе покачал головой, а «иван» продолжил:

– И вот Афанасий Стратонович все это переделал. Он взял в долю только смотрителей и их помощников. И купил самого начальника каторги полковника Развозова. Конвою, вольным шинкарям, майданщикам – шиш. Всех посредников из цепочки выкинул. И стал менять ханжу на золото, получая сразу с двух концов. Рыжье у него выходило по цене спирта в Китае! Представляете, какая маржа получалась? А еще взял на себя выписку, а там тоже барыши о-го-го.

– Какую еще выписку? – повернул голову к бандиту зауряд-прапорщик.

– Выписка – это провизия, которую заказывают себе арестанты на собственные деньги, – пояснил ему Лыков. – Официально, через тюремную лавку. Водку и карты нельзя, а табак или колбасу можно.

– Такой оборотистый был Вязальщиков, – с уважением констатировал «иван».

– Но его должны были за это убить, – возразил коллежский советник. – Он же стольких людей дохода лишил. Как они стерпели? На каторге народ злой, ничего не боится.

– Пытались, – кивнул Иона. – Но, во-первых, у Вязальщикова была охрана. Я, кстати сказать, ее и возглавлял. А во-вторых, он и сам не промах. Чирк своими браслетами – и готово. Довелось мне однажды увидеть, как он силача-вольнокомандца прикончил. Здоровый был, будто медведь! А Стратоныч его одним движением. Тот лишь ногами задрыгал… А когда на нас в Новотроицком напали, сразу двоих порешил.

– Что за браслеты? – оживился Лыков. – Это ими он казанских атаманов казнил?

– Да. Диковинная штука. Они у него на обеих руках. Острые, как бритва! Лезвия необычные, по кругу идут, да еще извиваются… В обычном виде, значит, они сложены друг к дружке и не опасны. А когда надо, он их разворачивал, и получалось оружие. Из Африки ему достались.

– Из Африки? – хором спросили полицейские.

– Ей-ей, Афанасий Стратонович сам так сказал. А что? Я верю. Он чудной, шут знает где куролесил, весь мир поглядел. В Уссурийском крае с тиграми бился, женьшень копал.

Лыков с Делекторским переглянулись.

– А в Африке твой начальник как оказался? – спросил Алексей Николаевич. – По своей воле или бежал туда?

– Сначала убег туда, а потом оттуда, – рассмеялся каторжник.

– То есть?